В продолжение темы меланхолии...


Ролан Барт, французский филолог и семиотик, предлагает разделять удовольствие от текста, когда произведение полностью вписывается в горизонт читательских ожиданий, и наслаждение от текста, когда этот текст ломает все мыслимые каноны, а вместе с ними и читательские ожидания. Без преувеличения можно сказать, что Ларс фон Триер, как творец кинематографического текста, является выдающимся агентом наслаждения. Его фильмы — это всегда вызов, эксцесс, бунт, расшатывание привычных устоев и банальных конструкций восприятия и мышления. Фон Триер достает из темных углов и выносит на свет софитов съемочной площадки все то, что мы предпочли бы оставить вытесненным. Такова и его "Меланхолия" — прекрасная, невероятной красоты ода смерти.

Увертюра. Калейдоскоп онейроидных картин.

Пустой, измученный, изможденный, почти безжизненный взгляд. Падающие птицы.



Сад, предметы отбрасывают тени в противоположные стороны, два солнца.

Сгорают "Охотники на снегу" Брейгеля.

Космическая панорама. Не греющий свет далеких звезд. Огромная, холодная, цвета вечной мерзлоты планета.

У 19-й лунки (когда поле для гольфа лишь на 18!) Клэр безнадежно увязает в земле (в Земле?), не в силах вырваться, не в силах спасти ни себя, ни сына от столкновения с неизбежным.



Черный конь Авраам бьется в предсмертной агонии и умирает под светом полярного сияния — вместе с верой, надеждой и любовью.

Джастин в распростертыми объятиями, словно распятая, встречает смерть.

Земля и Меланхолия в смертельном танце. Хрупкая, беззащитная Земля на фоне гигантской и непобедимой Меланхолии, неумолимо приближающейся и меняющей расстановку природных сил.

Джастин в свадебном платье, обвязанная веревками, будто скованная цепями.

Джастин-Офелия, "которая самовольно добивалась вечного блаженства" [1].

Джастин и Лео строят убежище. Последнее хрупкое — символическое — убежище, призванное спасти от неминуемого конца.

Поцелуй Земли и Меланхолии. Слияние, подобное слиянию гамет, но не дарующее жизнь, а рождающее смерть.

Эсхатологический сюжет как проекция внутренней катастрофы субъекта, переложенной на космический масштаб. Сновидение ли это? Галлюцинация? Психическая реальность? Чья? Уже не имеет значения. Все мы, завороженные этой триеровской эстетикой смерти, разложения и распада, уже обречены на столкновение с Меланхолией.




Часть 1. Джастин.

Когда мы впервые встречаем Джастин в день ее свадьбы, она кажется нам веселой, влюбленной, счастливой. Она шутит, игриво флиртует, улыбается. Она успешна, она строит карьеру, она выходит замуж за "прекрасного принца", который ее обожает. Она счастлива, думаем мы. Она точно должна быть счастлива.

Но смутная тревога уже разлита в пространстве. Мы что-то улавливаем.

И происходит изменение, разрыв. Слова матери Джастин ("Лично я браки ненавижу. Особенно, с участием членов моей семьи"), кажется, окончательно взрывают последний бастион радости, искренней или показной, но все же радости, лишают Джастин сил держаться и производить впечатление счастливой невесты. Эти слова как будто "переключают" ее в другой режим.

Клэр знает, что происходит с сестрой, вероятно, она видела это не раз. "Мы договорились, что ты не будешь устраивать сцен", - говорит она Джастин. "Я ничего не сделала", - отвечает та. "Ты знаешь, о чем я", - говорит Клэр, и становится ясно, что они обе знают, чем закончится эта свадьба.

Клэр стремится сохранить лицо перед гостями, она вложила много сил и средств в организацию этой свадьбы. Но Джастин уже все равно, внешние приличия ее более не интересуют. Находиться на этом празднике ей становится невыносимо, она сбегает и едет на поле для гольфа, где без тени стыда мочится прямо посреди поля, одновременно вглядываясь в звездное небо. И мы уже видим первые признаки надвигающейся (М)меланхолии.

Силы оставляют Джастин все быстрее и заметнее: "Я как будто тащусь сквозь серую шерстяную пряжу. Она цепляется к ногам. Ее так тяжело тянуть за собой" - потрясающе точное метафорическое изображение тех торможений, которые характерны для клинической картины меланхолии.



Пока все гости и жених ждут ее, чтобы резать свадебный торт, Джастин не спеша принимает ванну. В этот момент ее мать делает то же самое. Клэр и ее муж Джон сгорают от стыда, поскольку вынуждены заставлять гостей ждать ("Так стыдно!" – "Еще бы!"), но Джастин и ее мать, похоже, не знают стыда.

Здесь фон Триер нарочито утрированно показывает нам степень идентификации Джастин со своей матерью. Вместе с тем, интересны слова матери: "Когда Джастин в первый раз сходила на горшок, меня не было рядом. Когда у нее был первый секс, меня тоже не было. Так что отстаньте от меня со своими ритуалами". Фактически мать говорит, что она всегда отсутствовала, что в моменты, когда в жизни Джастин происходили все важные, инициационные события, ее никогда не было рядом, и сейчас она тоже не собирается присутствовать. Мать утрачена и утрачена давно. Утрачена, интроецирована, любима и ненавидима одновременно.



Особенность меланхолика (в данном случае – Джастин) состоит в том, что он не может потерять первичный, инцестуозный объект. Стремясь сохранить любимый объект любой ценой, меланхолик помещает его в себя. Невозможность осуществления кастрации (утраты) приводит к обнищанию жизни влечения: нет утраты – нет желания, судьба влечения схлопывается на одном-единственном (прото)материнском объекте. Поскольку меланхолический объект не утрачен, на его место не может прийти ничего другого, этот объект нельзя заменить, нельзя символизировать. Ю. Кристева говорит, что меланхолик переживает "невозможный траур по материнскому объекту". Он "знает кого, но не знает, что он потерял". Утрата меланхолика недоступна сознанию, а значит работа скорби – работа по символизации этой утраты – произведена быть не может.

Майкл, муж Джастин, дарит ей фото яблоневого сада, который он для них приобрел: "Через 10 лет, когда яблони подрастут, ты сможешь сесть в кресло в тени, и если тебе будет грустно, то это вернет тебе радость". К несчастью, Майкл не знает, что ни любящий и заботливый муж, ни прекрасный дом с маленькими качелями на дереве не заменят ей то, что она не утратила, а все яблони мира не в силах затмить ее непотерянный рай.

Интроекция меланхолического объекта, имевшая целью спасти любовь, запускает все те разрушительные процессы, характерные для клинической картины меланхолии, которые мы наблюдаем у Джастин: подавленное, тоскливое, болезненное настроение, душевная боль, снятие интереса к внешнему миру, утрата способности любить (т. е. либидинально нагружать другие объекты, утрата желания), торможение всякой дееспособности (трудно ходить, вставать с кровати и т. п.), отсутствие стыда, безграничное переживание собственной вины и специфическое удовольствие от процесса компрометирования себя (ведь в действительности этот процесс направлен на интроецированный ненавистный объект).

Все требуют от Джастин быть счастливой. Не в силах вынести эти требования, она разрушает свой внешне такой идеальный мир и саботирует все свои достижения: губит свою карьеру, а вместо первой брачной ночи с мужем, она, будто выставляя напоказ собственное бесстыдство, занимается сексом с малознакомым человеком.

"На что ты рассчитывал?" - спрашивает она покидающего ее мужа, когда он говорит ей, что все могло быть иначе. Она ведь сама не дала себе ни единого шанса.




Часть 2. Клэр.

Меланхолия уже на пороге (во всех смыслах).

Клэр боится "этой дурацкой планеты". "Чудесной, ты хотела сказать? – воодушевленно парирует муж, — Сначала она была черная, теперь синяя, загородила собой Антарес и прячется за Солнцем… Меланхолия пройдет мимо нас, и это будет самое красивое зрелище в истории". Не хотелось бы приписывать автору собственные фантазии, но, кажется, это укол фон Триера в адрес тех, кто романтизирует меланхолические проявления, не отдавая себе отчета в реальной смертельной опасности, которая за ними кроется.

Приезжает абсолютно беспомощная, совершенно обессиленная Джастин. Мы видим, как меланхолия уже расцвела в ней своим черным цветком. В ней нет жизни, она с трудом передвигается, почти не говорит. Все время спит. Не в состоянии даже поднять ногу, чтобы переступить бортик ванны. Ее глаза прикрыты. "Я так устала".

Попытки Клэр помочь сестре – безуспешны. Заботливо приготовленный мясной рулет, который сначала даже вызывает у Джастин приятные воспоминания и улыбку, по итогу оказывается для нее "на вкус как пепел". Ее мир, кажется, рассыпается в прах.

Однако по мере приближения Меланхолии, Джастин будто оживает. Она говорит сестре, что не боится этой планеты. Напротив, она наслаждается летним снегом, ее не пугают все эти странные природные катаклизмы. С не меньшим наслаждением, она ест пальцами джем из банки. Парадоксальным образом приближение Смерти индуцирует в ней Жизнь.



Свет Меланхолии манит Джастин. Словно под воздействием неумолимой силы гравитационного притяжения идет она ей навстречу. Мы видим обнаженную Джастин, купающуюся в лучах холодного "черного солнца" Меланхолии. Нагая, соблазняющая, будто в ожидании любовника после долгой разлуки, в томлении по встрече с давно утраченным. И эта встреча близится.

Как говорит Лакан, "сам факт, что меланхолик имеет дело с объектом а и что … объект этот укрыт за нарциссическим образом i(a), оставаясь по сути своей нераспознан, вынуждает его пройти, так сказать, сквозь собственный образ, разрушить его, чтобы там, внутри, достичь, наконец, того объекта, объекта а, который выходит за его пределы, справиться с которым он бессилен и чья пропажа толкнет его на самоубийство с теми чертами механичности, автоматизма и глубокого отчуждения, которые обычно самоубийствам меланхоликов свойственны".



Джастин не боится смерти, она жаждет ее, ведь это единственный путь воссоединения с тем самым объектом, который ничто на Земле не может заменить.

"Земля – это зло. Не надо по ней горевать. Нечего о ней жалеть". Ничего здесь для Джастин не представляет интереса, ничто не достойно ни любви, ни скорби. "Жизнь на Земле – это зло, - повторяет она, - Мы одни. Жизнь только на Земле. Но уже ненадолго". За этим "ненадолго" мы улавливаем и наслаждение, и восхищение, и восторг, и трепет, и ожидание избавления, и предвкушение возвращения, по словам Лакана, "в то состояние, в котором он [меланхолик] себя ощущает, - состояние принципиальной изъятости своей из мира".



Когда становится окончательно понятно, что Меланхолия не пройдет мимо и что Танец смерти все же придет к своему логическому завершению, Клэр в панике еще предпринимает отчаянные попытки спастись. Но бежать некуда. Земля обречена.

Джастин, в отличие от сестры, поразительно спокойна. Ей чужды страх и горе Клэр. Мы видим в ней готовность принять неизбежное – и долгожданное.

В ситуации приближающегося конца только Джастин под силу построить для сестры и племянника "волшебную пещеру" из нескольких веток — хрупкое символическое убежище, призванное остановить сокрушительную, смертоносную силу Меланхолии.



Ларсу фон Триеру, автору "трилогии депрессии", куда помимо "Меланхолии" входят также "Антихрист" и "Нимфоманка", не понаслышке знакомому с тяжелыми меланхолическими состояниями, удалось удивительно тонко, метафорично, эстетически выверенно и психоаналитически точно изобразить картину внутреннего мира меланхолика и неумолимо надвигающейся на него катастрофы, разрушающей все на своем пути и уничтожающей самого субъекта.


[1] У. Шекспир. Гамлет, принц Датский.