Первая работа Фрейда "Остроумие и его отношение к бессознательному" увидела свет в 1905 году. В отличии от других концепций, отношение Фрейда к юмору и теории комического практически не претерпело изменений в течении его жизни - он рассматривал их как одно из доказательств существования бессознательного, в ряду сновидений, оговорок, забываний и так далее. После "Остроумия" он лишь однажды вернулся к этой теме в короткой статье "Юмор", написанной в 1925 году.

Фрейд описывает следующую схему механизма создания шутки - вытесненная предсознательная мысль обходит цензуру Сверх Я, подвергается обработке с помощью сгущения и смещения, в результате которой становится доступной сознанию. Согласно психоаналитической теории наиболее часто вытеснению подвергаются сексуальные влечения и агрессивные импульсы. Таким образом, у рассказчика или слушателя шутки с сексуальным подтекстом возникает возможность избежать цензуру Сверх Я и дать волю либидо, в случае же шутки с оскорбительным или унижающим контекстом рассказчик получает возможность дать выход враждебности, которая обычно вытесняется. Таким образом, энергия, которая обычно расходуется на вытеснение становится избыточной и высвобождается в виде смеха. Если у слушателя шутка не вызывает отклика, может снова возникнуть неудовольствие в виде стыда или чувства вины.

В своей зрелой форме этот защитный процесс схож с сублимацией. Юмор помогает совершить обычно очень болезненный для человека переход от принципа удовольствия к принципу реальности. Сознание временно получает доступ к неприемлимым обычно влечениям и импульсам, что делает возможным для Я совершить великолепный кульбит и триумфально утвердить себя над угнетающей диктатурой Сверх Я и требованиями суровой реальности. Речь идет об инфантильном удовольствии, торжестве детского нарциссизма, утраченном человеком в процессе развития.

Читая статью Фрейда о чувстве юмора, Джеймс Стрэчи воскликнул: " Впервые мы видим Сверх Я таким добродушным!" Это "добродушие" Сверх Я в описании механизма юмора напрямую коррелирует с его зрелостью - только зрелое Сверх Я, обеспеченное достаточной укорененностью в реальности, может позволить трансгрессию, нарушение, допустить временное возникновение иллюзии - и позволить нам искать новое в чем то знакомом, обнаружить, что это знакомое не так уж нам и знакомо, принять это, с помощью удовольствия от смеха, и тем самым снизить, а затем и встретить тревогу. Юмористическое сообщение делает тревогу выносимой, позволяет взглянуть ей в лицо.

Способность соединять серьезное и смешное является показателем психического здоровья. Фрейд считал чувство юмора одним из высочайших адаптационных механизмов, потому что у него получается ограничивать импульсивное желание и сделать выбор между страданием и его отрицанием, а встреча лицом к лицу с тревогой дает возможность ее проработать. Использование чувства юмора подразумевает печальное признание наших сложностей, принятие наших изъянов и нашу способность прощать. Мы можем воспринимать юмор только после преодоления страха наказания, таким образом мы можем смеяться над собой, ведь в юмористическое оказывается заложенным доброжелательное отношение к себе. В шутках над другими, которые могут порой быть так обидны, тоже есть не совсем очевидный аспект - можно сказать, что смеясь над другими, мы смеемся над собой в прошлом, над теми, какими мы были, когда не осознавали того, что осознаем сейчас, или когда мы просто воображаем себе что это так.

Психоаналитических работ и клинических случаев в которых особое внимание уделялось бы юмору не так уж много, возможность использования шутки в психотерапии продолжает изучаться. Несмотря на большое количество свидетельств в пользу возможности использования шуток в рамках психоаналитического сеттинга, исследования показывают, что многие психоаналитики не готовы открыто обсуждать свой собственный опыт использования юмора в анализе из опасения осуждения со стороны коллег. Это объясняется бытующими представлениями о том, что серьезная работа может быть проведена только серьезными инструментами, такими как слезы пациента или его злость.

Эффективность юмора слишком зависит от многих параметров, таких как текущее психическое состояние аналитика и анализанта, стадии их психоаналитических отношений, чтобы однозначно оценить роль юмора в психоаналитическом сеттинге. Способность шутить может указывать на высокомерие, циничность или дистантность участников. Использование юмора аналитиком может восприниматься анализантом как соблазнение. Во всяком случае, грань между позитивным и негативным воздействием юмора очень тонка, а оценка зрелости и готовности к такой интервенции может оказатся весьма субьективной.

Несмотря на противоречивое отношение психоаналитиков к применению юмора в клинической практике нельзя отрицать того, что юмор, как зрелый защитный механизм, открывает широкие ворота в бессознательное пациента. Кроме того, сама возможность пациента шутить и воспринимать шутки является диагностическим маркером, например, его структуры личности или оценки успешности продвижения терапии.

Нельзя отрицать и того, что при всей его противоречивости, юмор может стать незаменимым инструментом для преодоления непреодолимых, казалось бы, преград. Юмор может быть тем видом интерпретации, который способен добавить новые смыслы, обьеденить печальные и радостные элементы важного взаимодействия, воссоздать эмпатию в случае если она была утрачена.

Я хочу проиллюстрировать это клиническим случаем из практики Габриэле Паскуале:

A., довольно агрессивный молодой человек, привносил значительные трудности в анализ, потому что мое интерпретирование его агрессии в большинстве случаев приводило его в еще более агрессивное состояние. Однажды он сразу начал сессию, нападая на меня с едва ощутимой жестокостью, и затем довел свои изощренные пытки надо мной до садистического крещендо. Чем больше я пытался сохранять голову, чтобы остановить аффект А., всецело поглощенного его ненавистью ко мне, тем более А. становился садистическим. Все мои попытки уничтожались с самого начала, атмосфера нагнеталась, моя надежда найти выход таяла.

Я был поражен образом, который А. выдал в середине своих нападок: ящерица, хвост которой А. обрубал со знанием дела. Я обратил внимание на то, что был одет в зеленый костюм, как ящерица; более того, я почувствовал себя отчаянно пытающимся создать новую мысль, чтобы заменить ту, которую А. только что обрубил. Улыбаясь, я сказал А.: “Хорошо известно, что голова аналитика, как хвост ящерицы, после каждого нового нападения вырастает свежее и сильнее, чем когда-либо”. А. рассмеялся, атмосфера коренным образом изменилась. Мы оба смогли воспринять нашу собственную “нелепость”: А., получавший удовольствие, наблюдая за тем, как моя голова вновь отрастала сразу после того, как он обрубал ее отточенными словами, и я, сжимающийся в своем кресле, убеждавший себя, что я должен любой ценой выстоять, что я должен найти новое объяснение: новое обязательно будет правильным.

Только когда я смог посмеяться над собой, уменьшились преследования А.: он рассмеялся, и происходившее стало намного яснее нам обоим. Более глубокое понимание, которое я получил в результате этой сессии, позволило мне всесторонне интерпретировать материал. А., не чувствуя упрека, осуждения в свой адрес, слушал о том, что до этого в основном приводило его к тому, что он осознавал себя преследуемым. А. понял, что я осознаю его нападения и могу выдержать их, потому что, хотя сначала я был всецело поглощен своим рвением интерпретировать, в то время как он был охвачен своей ненавистью, в дальнейшем я смог это остановить.