В процессе анализа и обучения я обращала внимание на то, как устроена моя психическая жизнь. Мне важно написать об этом, потому что именно в этом нарративе можно проследить постоянно протекающий процесс собственной профессиональной идентичности. Я воспользуюсь предоставленной возможностью написать эссе и изложу свои наблюдения.

Года три назад я пришла в личную терапию. Запрос звучал так “У меня умерла собака и мне нужна помощь пережить эту потерю”. Я ждала, когда смогу говорить о своей утрате и когда же станет легче. Время шло, я поступила в институт психоанализа, нашла единомышленников, начала принимать клиентов. Тогда было много восхищения методом, преподавателями. Преподаватели - гуру, коллеги - конкуренты, красиво высказанная мысль на лекции - грандиозный успех! Казалось, что получалось все, что задумано. Еще на психологическом факультете педагогического университета хотелось найти другое, более глубокое описание психической жизни. Вот это навязчивое внутреннее желание понять как же все устроено привело меня в психоанализ.

После начала СВО мы с мужем переехали в другую страну. В марте будет два года в миграции. Первый год была сильная диссоциация и отложенная жизнь, часто не было сил, рассеивалось внимание. Состояние сильно ухудшилось и я приостановила практику, но активно поглощала литературу по Кляйн, встречалась с коллегами, нашла работу в сфере психологии. К концу второго года “ледники растаяли” и волна чувств накрыла с головой.

В начале терапии я просила другого помочь пережить утрату, т.е. это аналитик нес ответственность за мое горе. Сейчас вопрос стоит иначе: “Как человеку помочь себе пережить горе/утрату/выйти из депрессии?”

Депрессия, переживание утраты, работа горя – темы, которые были актуальны сквозь всю мою жизнь, но не осознавались, а сейчас стали предметом исследования.

Особенно меня интересует одно явление, которое связано с творческим актом. Также, как существуют разные языки психоанализа, существуют и разные языки творчества: кто-то пишет тексты и любит читать, кто-то пишет музыку и любит слушать музыку, кто-то танцует и понимает танец другого. Мысль о существовании еще одного языка, как способа познания, чувствования, воссоздания и коммуникации мне кажется важной.

Я бы хотела поделиться двумя случаями, которые произошли в моей жизни. Важно упомянуть, что я с 6 лет играла на фортепиано, ходила в музыкальную школу, имею абсолютный слух и знаю как записывать музыку в нотную тетрадь. Музыкальная школа осталась далеко в прошлом.

Первый случай произошел перед смертью моей собаки. У нас еще оставалась надежда, что хвостатый друг поправиться. Я гладила мягкую шерсть и вдруг начала напевать мелодию. Второй раз произошло то же самое. Я напевала ее много дней и очень хорошо запомнила. Мне пришлось записать ее нотами, потому что она крутилась в моей голове не переставая.

Второй раз подобное произошло уже после переезда, примерно на втором году жизни в другой стране. Все это время личная терапия продолжалась. Прошло несколько дней после встречи с терапевтом. Читая очередную статью Мелани Кляйн в голове заиграла музыка, которую захотелось напеть. Внутри меня как будто был целый оркестр. Всё стихло, когда мелодия была записана.

Я предполагаю, причина напевания напрямую связана с утратой, а точнее с тем психическим процессом, который происходит. Мне интересно почему появляются мелодии. Очевидно, что они связаны с процессами репарации, сублимации, с переходом с параноидно-шизоидной позиции на депрессивную.

Для начала я обращусь к работам Кляйн, опишу ее понимание депрессивной позиции, маниакальных защит и разницы между утратой на инфантильной депрессивной позиции ребенка и гореванием взрослого. После этого обращусь к работе Ханны Сигал “Сны, фантазии и искусство” и постараюсь найти связь между искусством и депрессивной позицией.

В теории Кляйн существует переход на депрессивную позицию с параноидно-шизоидной. К моменту перехода на депрессивную позицию малыш уже воспринимает маму отдельной и целостной. В статье "Вклад в психогенез маниакально-депрессивных состояний" Кляйн пишет, что “только интроецировав объект в целом, и установив лучшее отношение к внешнему миру и реальным людям Эго способно полно осознать несчастье, порожденное его садизмом”. Именно в этот момент садизм находится на “пике”. Младенцу тревожно и страшно, что он разрушил объект и подверг его своим атакам. Кляйн обращает внимание на то, что попытки спасти и восстановить любимый объект “являются определяющим фактором для всех сублимаций и развития Эго в целом”. Кляйн называет этот период инфантильной депрессивной позицией, на этой позиции ребенок испытывает депрессивные переживания, связанные с отлучением от груди. Малыш утратил грудь матери и теперь скорбит.

В статье “Скорбь и ее связь с маниакально-депрессивными состояниями” автор вносит дополнения. Итак, для того, чтобы справиться с депрессивной позицией Эго необходимо выстроить защиты: всемогущество, идеализация и отрицание. Если Эго младенца не способно полноценно справиться на ранних стадиях развитиях с виной и тревогой, то срабатывают механизмы навязчивости. При благоприятном развитии, подрастая ребенок все больше убеждается в своей способности репарировать.

А что же при горевании взрослого? Кляйн пишет: “При нормальной скорби реактивируются ранние психотические тревоги”, то есть горюющий вновь проживает “боль повторного установления и реинтеграции”. Мне кажется очень интересной мысль Кляйн про разницу между ребенком на депрессивной позиции и взрослым горюющим человеком: “когда ребенок теряет грудь или бутылочку, начавшую означать для него "хороший", помогающий и защищающий объект внутри него, и испытывает горе, он испытывает его, даже несмотря на то, что мать с ним. Однако у взрослой личности горе вызывается фактической потерей реальной личности; тем не менее, помощь против этой сокруша­ющей потери к нему приходит благодаря тому, что в ранней жизни он установил "хорошую" мать внутри себя.”

Получается, что у взрослого повторяются процессы, которые происходили с ним в младенческом возрасте на депрессивной позиции. Вместе с потерей собаки и переездом в другую страну в моей психике актуализировались детские ранние тревоги и страхи, связанные с утратой.
Как в фильме “Начало” в собственной терапии работа осуществлялась на разных уровнях, т.е. в то время пока осуществлялась работа по утрате дома, актуализировалась ранняя утрата, которая, в свою очередь, повлияла на процесс горевания при утрате собаки.

Хочется вернуться к мысли о репаративном акте и сублимации. “Любая репаративная деятельность имеет элемент символизма”, — подчеркивает роль символизации в творчестве в работе “Cны, фантазии и искусство” Ханна Сигал. Она уделяет особенно важное внимание тому, что художник “заново прорабатывает инфантильную депрессивную позицию” при этом он не только воссоздает “нечто, соответствующее воссозданию его внутренних объектов”, но и должен экстернализировать это во внешнем мире, т.е. поделиться и дать жизнь.

Выходит, что и творческий акт, так же, как и процесс горевания взрослого, о котором я писала выше, ссылаясь на Кляйн, актуализирует ранние тревоги. Ведь в случае, если ранние тревоги слишком сильны, они способны затормозить весь творческий процесс точно также, как и работу горя, – “шизоидные и маниакальные защиты, основанные на отрицании психических реалий, вредят эстетическому переживанию”. Таким образом, мои предположения о связи сублимации, творческого акта и депрессивной позицией подтвердились.

Итак, благодаря моему личному анализу я могу проследить и описать устройство собственной психической жизни. Благодаря теоретической подготовке я могу исследовать эти процессы глубже, следить за историей зарождения идей, читать клинические виньетки, идентифицироваться с разными авторами. Личный анализ, теоретическая подготовка и практика - три составляющие формирования профессиональной идентичности. Время добавлять третий элемент - практику.

Данное эссе было написано во время обучения в Институте Психоанализа и Психотерапии М. Лившиц и А. Карашкевич
Февраль, 2024

Cпасибо за внимание!