Сегодня исполняется 140 лет со дня рождения Мелани Кляйн. Она сформулировала особенный и крайне интересный взгляд на развитие, основывавшийся как на наблюдениях за детьми, так и на анализе взрослых пациентов. Для подхода Мелани Кляйн характерно убеждение, что объект столь же значим, как и влечение, а также значительное внимание к самым ранним периодам развития и к агрессивным влечениям. Но, возможно, одной из главных особенностей ее концепции онтогенеза душевного аппарата является представление о позициях. Позиция – это не стадия, относительно фиксированная во времени, это, скорее, всеобъемлющее состояние, включающее определенное отношение к миру, к объектам и к собственному Эго, использование определенных механизмов психических защит в ответ на определенные тревоги. Сама Мелани Кляйн описывала две позиции – параноидно-шизоидную и депрессивную, при этом последнюю условно можно назвать более зрелой, так как она характеризуется переживанием целостности Эго и объекта и требует объективного усложнения психического аппарата. Параноидно-шизоидная позиция изначально хронологически предшествует ей, но может сохраняться при психотических и пограничных состояниях. Позже Мелани Кляйн дополнила концепцию позиций замечанием о том, что трудности депрессивной позиции могут послужить толчком к возврату на параноидно-шизоидную позицию. Ее последователи описывали также переходные позиции с возможными трудностями и особенностями, понятие о позициях является одним из главных в теории объектных отношений.
Понимание параноидно-шизоидной позиции требует рассмотрения душевной жизни младенца с самого момента его рождения. Существование человека с самого начала становится борьбой между влечением жизни и влечением смерти, составляющей суть изначального конфликта. Данный конфликт проявляет себя с рождения (а, возможно, и раньше), которое становится травмой. Столкновение с внешним миром сопровождается первым появлением персекуторной тревоги, так как, видимо, исчезновение перинатального единства с матерью ("хорошей", обеспечивающей безопасность и существование, которая в тот период и была внешним миром, "хорошим" миром) воспринимается как ее исчезновение и первый приход чего-то "плохого", что не желает удовлетворять его потребности. Мелани Кляйн выдвигает следующее предположение в работе "Зависть и благодарность": "Вполне возможно, что сформировавшаяся у младенца в пренатальном состоянии часть, олицетворяющая для него мать в этот период, способствует возникновению врожденного чувства, что вовне его существует нечто, способное удовлетворить все его потребности и желания". Так еще в период внутриутробного развития создаются предпосылки той картины отношений, которая возникает на параноидно-шизоидной позиции, и потому младенец рождается готовым к объектным отношениям.
Первые объектные отношения младенец устанавливает с материнской грудью. Мать целиком равна груди, она не представляет собой личность, а только функцию, потому этот первый объект является частичным. Когда она удовлетворяет потребности младенца, она является любимым объектом, "хорошим", и такой объект, принимаемый внутрь, становится частью Эго. Слияние с "хорошей" грудью способно компенсировать утраченное перинатальное единство с матерью и вернуть чувство безопасности, которое оно давало – "младенец, который был вначале внутри матери, теперь принимает мать внутрь себя". Отношения с первым объектом имеют фундаментальное значение для развития. Мелани Кляйн в работе "Зависть и благодарность" описывает своеобразное явление "ностальгии по пренатальному состоянию", которое, как мне кажется, является не столь редким и может быть рассмотрено как проявление влечения смерти. Такая "ностальгия" видится мне если не тождественной, то близкой к желанию отказаться от борьбы за жизнь, желанию сдаться и получить состояние абсолютного покоя, которое может возникать в ситуациях серьезных жизненных сложностей. Младенцу же, согласно Мелани Кляйн, с одной стороны свойственна эта "ностальгия" по безопасности в утробе, но с другой стороны и следы неприятных переживаний во время внутриутробного развития, которые подкрепляют персекуторную тревогу. Это создает предпосылку двойственного отношения к матери, имеющего место на параноидно-шизоидной позиции.
Грудь, способная обеспечить все для существования младенца, в его фантазиях представляется неиссякаемой и неистощаемой. Если эти отношения с "хорошей" грудью интериоризируются, закладывается снова для интеграции Эго и его силы. Инстанция Эго, согласно концепции Мелани Кляйн, присутствует уже с рождения и выполняет базовую функцию защиты против влечения смерти. Защита осуществляется через расщепление, разделение на "хорошую" и "плохую" часть, которой подвергаются и первичный объект, и Эго. Младенец защищает их, в первую очередь, от собственной деструктивности, фантазия о всесильном "хорошем" объекте, способном избавить его от боли и зла – это то, что позволяет ему совладать с персекуторной тревогой. Персекуторная тревога это тревога преследования, которое якобы осуществляет "плохой" объект. Поскольку младенец еще не способен помыслить пустоту, ее заменяет противоположность – если "хороший" объект исчез, значит "плохой" объект появился. Это несколько напоминает историю развития языка и письменности (а, возможно, и примитивного мышления), когда до возникновения отрицания отсутствие изображалось противоположностью (и эта же логика присуща образам в сновидениях). "Плохой" объект проявляется как имеющий намерение принести неудовольствие, и это намерение "возникает" у него как ответ на деструктивные фантазии младенца. В попытке избавиться от собственного садизма, младенец собственные отвергаемые чувства и желания (изначально возникшие из влечения смерти и, вероятно, неприятных телесных ощущений) проецирует на объект (в фантазии помещает их внутрь его) – этот механизм назван проективной идентификацией. Такое помещение частей себя вовне ведет к чувству разделенности, тревоге разрушения изнутри, связанной с преследованием "плохим" объектом. Возможный вывод следующий: чем больше деструктивных фантазий и проективных идентификаций, тем сильнее тревога и "ожидание возмездия" - аналогичных действий со стороны преследующего объекта. Таким образом, название параноидной позиция получает из-за характерного переживания персекуторной тревоги, шизоидной – из-за "защитной" расщепленности Эго и объекта.
Мелани Кляйн отмечает, что основа для успешной интеграции Эго в виде удачной интроекции "хорошего" объекта закладывается не всегда. Так, если рождение сопровождается значительными трудностями, это ведет к нарушению адаптации к миру, и тогда отношения с грудью становятся неблагоприятными. "Хороший" первичный объект не может быть интернализован, грудь становится первым объектом зависти. В работе "Зависть и благодарность" это затруднение описано так: "Зависть вносит свой вклад в затруднения младенца при построении своего хорошего объекта, так как он чувствует, что удовлетворение, которого он был лишен, оставлено фрустрирующей его грудью для себя". Зависть младенца сопровождается жадностью, "это бурное и ненасытное алкание, которое превышает потребности субъекта и желание и возможности объекта давать". Жадность направлена на то, чтобы опустошить, "обокрасть" объект полностью, пусть даже из-за этого он будет разрушен, зависть же нацелена не столько на его "обеднение", сколько на разрушение и порчу через деструктивную интроекцию – внедрение в него с целью разрушить, наполнить экскрементами (здесь снова происходит проективная идентификация). Зависть можно описать словами главного героя "Бойцовского клуба": "Мне просто хотелось уничтожить что-нибудь прекрасное". Но наиболее полной художественной иллюстрацией такой младенческой зависти мне видится "Матрица" (уже само название виртуальной реальности в этой антиутопии происходит от слова "мать"). Виртуальная тюрьма, построенная машинами, становится огромным телом матери, полном других детей, что иллюстрируют "поля", где выращиваются люди. Эта мать вездесуща и всесильна, и она имеет в себе все, чтобы обеспечить существование людей – питание, безопасность, контроль здоровья, и даже возможность грезить (которую Уилфред Бион рассматривал в контексте формирования мышления: его основы закладываются также на параноидно-шизоидной позиции – ведь именно мать, контейнирующая тревогу младенца, "передает" ему альфа-функцию, которую имеет сама, и эта функция становится основой для обретения необходимой способности к сновидному мышлению). Возможно, с сильной, невыносимой завистью к неиссякаемым возможностям огромной и ужасной матери-Матрицы и связано столь отчаянное желание пробудившихся людей уничтожить ее, отделиться навсегда от ее тела вместе с уничтожением детей внутри нее (всех неразбуженных, которые для повстанцев являлись потенциальными врагами и не вызывали у них ни малейшего сочувствия).
Зависть и персекуторная тревога играли заметную роль в случае, описанном Мелани Кляйн в статье "Обсессивный невроз шестилетней девочки". В отношении родителей Эрны чередовались гипертрофированные нежность и враждебность, а ярость, зависть и агрессия, направленные против матери, сменялись тревогой и раскаянием. Но в наибольшей степени этот случай характеризовали сильная оральная зависть и жадность, садистские и каннибалистические импульсы в отношении родителей, которые смешивались с восхищением. В играх, где Эрна принимала на себя роль то ребенка, то родителя, ребенок всегда был обделенным, ограбленным, но и сам хотел ограбить, опустошить родителей (как это проявлялось в переносе, например, когда Эрна была торговкой рыбой и всегда пыталась обмануть, обделить аналитика). У этой юной пациентки были нарушены отношения с реальностью, так как реальность была связана для нее с сильным страхом перед матерью, персекуторной тревогой, так что, очевидно, ее первичный объект не был установлен прочно.
Еще один случай, описанный Мелани Кляйн в статье "Переживание ребенком ситуации тревоги и ее отражение в художественных произведениях и творческих порывах", также дополняет картину персекуторной тревоги. Она рассматривает сообщение Карин Микаэлисо своей подруге-художнице Руфь, которая испытывала болезненное чувство "пустого пространства внутри". Мелани Кляйн трактует его как чувство тревоги, переживаемой в ранний период девочкой из-за собственного садистического желания похитить содержимое материнского тела, опустошить его и разрушить. Помещение своих садистических импульсов вовне приводит девочку к страху того, что мать также может украсть содержание ее тела, разрушить или изуродовать его. Мелани Кляйн отмечает, что "при этом подлинное и любящее присутствие матери уменьшает страх "ужасной матери", чей интериоризированный образ уже обжился в сознании ребенка", - то есть, речь идет о расщеплении, типичном для параноидно-шизоидной позиции. Присутствие "хорошего" объекта и убежденность, что в нем нет ничего плохого, является единственной гарантией совладения с тревогой для еще не окрепшего Эго. Возможно, различные произведения в жанре боди-хоррора или телесного ужаса, особенно использующие тему паразитизма, возникают как попытка проработать эту персекутрную тревогу, страх перед матерью, испортившей тело и его содержимое (в частности, детей). С другой стороны, они могут быть связаны и с чувством вины за порчу "хорошего" объекта, что характерно уже для депрессивной позиции, однако наличие самой атмосферы тревоги и ужаса кажется более близким именно к параноидно-шизоидной позиции.
Еще одна особенность параноидно-шизоидной позиции стоит в том, что сложившиеся в период ее возникновения объектные отношения закладывают ядро Супер-Эго, которое тоже расщеплено на "хорошее" и "плохое". "Хорошее" Супер-Эго возникает соответственно из опыта отношений с "хорошим" объектом и проявляется в фантазии как "помогающая фигура", часть Супер-Эго, на которую проецируется зависть, становится критичной, враждебной и преследующей. Сильная зависть ведет к усилению карающего Супер-Эго, что может мешать переходу на депрессивную позицию, или же тормозить развитие на других этапах, как это было в уже упомянутом случае Эрны. С другой стороны опыт отношений с "хорошим" объектом, который возвращается, способствует усложнению психического аппарата. Таким образом, внутреннее противостояние "хорошей" и "плохой" груди, потеря и возвращение "хорошего" объекта, острая борьба любви и ненависти, влечений жизни и смерти, характерные для параноидно-шизоидной позиции, являются неоценимо важными в индивидуальной истории развития, из этого опыта, как мне видится, закладывается дальнейшая способность переживать трудности и потери объектов. Однако возможно, что дальнейшие исследования покажут, что опыт переживания параноидно-шизоидной позиции связан с проживанием еще более раннего, пренатального опыта. Эта тема поднимается, хотя и не с позиции кляйнианского анализа, в статьях Ю. Бажина, например, "Травмы и удовольствия фетального периода". Материал, рассмотренный и обобщенный в статье, показывает, что внутриутробная жизнь тоже представляется борьбой за существование с присущим страхом, чувством преследования со стороны "Нечто" всесильного, мешающего удовольствию, приходящего откуда-то извне и неуправляемого, что, возможно, может быть рассмотрено как приход "плохого" объекта. Уже в этот период может возникать желание смерти как возвращения к более раннему, безмятежному периоду, а, значит, возникает и основа амбивалентных отношений. Также в статье выдвигается предположение, что уже в период внутриутробного развития возникает Эго, которое включает в себя все (все окружение плода, или, с другой точки зрения, Мега-Эго, состоящее из Эго плода и Эго матери), и лишь позже от него отделяется внешний мир. Может ли такая перемена в душевной жизни быть предтечей смены позиций? Я надеюсь, что подобные исследования будут продолжаться и открывать новые подробности. Впрочем, когда тот же автор приводит в статье анализ случая Шандора Ференци ("Краткий анализ случая ипохондрии") с позиции трудностей фетального периода, мне в описанной картине виделись затруднения параноидно-шизоидной позиции. То, как пациентка прерывала цепь свободных ассоциаций на особенно затруднительных моментах и впадала в безумие, демонстрируя подлинные галлюцинации о нападениях диких зверей или изнасилованиях, напоминает о расщеплении, которым она хочет защитить некий "хороший" объект, а с этим расщеплением появляется и персекуторная тревога перед "плохим" объектом. Больной ребенок, трудности в уходе за которым пациентка отрицала, и которого во всем считала потрясающим, умным и т.п., вероятно, и был этим "хорошим" объектом, в котором не должно было быть ничего плохого, иначе тревога стала бы невыносимой. У женщины имело место отождествление со своим больным ребенком, следовательно, и ее Эго было расщеплено. Но расщепленной также являлась и комбинированная родительская фигура, которая, будучи "хорошей", содержала в себе больше от матери, которую пациентка словно не хотела отпускать о себя, как следует из описания; "плохая" же родительская фигура содержала в себе больше от отца, но также, возможно, и от преследующей угрожающей матери, которая похитила отцовский пенис. По словам Ю. Бажина, пациентка "защищаясь от жизни,… погружалась в воспоминания о фетальном счастье", что может быть проявлением "ностальгии" параноидно-шизоидной позиции, описанной Мелани Кляйн. Трудности этой пациентки могли быть связаны с невозможностью перехода на депрессивную позицию.
Нельзя не упомянуть вклад, который описание параноидно-шизоидной позиции внесло не только в теорию, но и в практику психоанализа. Это революционное открытие показало, что состояние паранойи и расщепленности, считавшееся проявлением психоза, является всеобщим нормальным этапом развития, а также может переживаться любым индивидом в определенных обстоятельствах. Ведь последователи Мелани Кляйн, в частности Уилфред Бион, рассматривали позицию как нечто, что не прекращается, куда индивид может "выпадать" снова и снова, на протяжении жизни. С другой стороны, описание параноидно-шизоидной позиции расширило взгляды на природу психозов и пограничных состояний, а также на возможности психоаналитической терапии этих случаев.