Ты спросила, думаю ли я о тебе. Тишина зазвенела, как натянутая струна. Я хотел сказать "да", но слово рассыпалось пеплом. Потому что мои мысли были не о тебе — они были о нас, как о поле битвы, где я сражался сам с собой. Я видел тебя сквозь туман собственных страхов: ты была и спасительницей, и палачом, и зеркалом, в котором я не узнавал своего отражения. Я говорил о тревоге, что гложет меня по ночам, о выборе, перед которым я замер, о фантазиях, что подменили реальность. Я вывалил перед тобой груз своих сомнений, словно оправдываясь.

Ты спросила, что я к тебе чувствую. И я, запутавшись в паутине самооправданий, сказал, что не чувствую ничего. Что искры нет. Что я опустил руки. Это была ложь, но такая удобная. Она позволяла ничего не менять. Она оставляла меня в покое в моей крепости одиночества, где я был и узником, и стражем.

Но ты не отступала и ковыряла дальше. Ты спросила, почему тогда я не отпускаю тебя из своих мыслей. И я, наконец, признался самому себе: потому что боль от этой нерешительности стала моим опьянением. Пока я мучился, я ничего не решал. Ты была топливом для этой муки, это как наркотик причиняющий и облегчение и страдание одновременно.

Ты спросила, за что же я борюсь. И я увидел истину: я боролся за контроль, за своего внутреннего тирана, который требовал порядка и безопасности, я сражался за право оставаться в безопасном, предсказуемом одиночестве. А ты была той силой, что угрожала его власти. Ты была жизнью, которая не вписывалась в его чертежи, которая сопротивлялась и пыталась эту власть перехватить самим своим сопротивлением.

И тогда ты спросила самое простое и самое страшное: "Что именно через мой образ ты так жаждешь и боишься пустить в свою жизнь?"
И я ответил: преображение. Чтобы впустить тебя, мне пришлось бы добровольно умертвить того, кем я был. Старую личность. Хозяина крепости. Мне пришлось бы перевернуть свой привычный мир с ног на голову. Я жаждал этой новой жизни, но ужасался той тьмы, через которую нужно было пройти.

Ты выслушала всё это и задала вопрос, который перевернул всё: "А я сама, как реальный, живой человек, тебе как-то интересна?"
Он прозвучал так просто, так по-человечески, что срезал всю шелуху моих самокопаний. И я увидел правду: да, я тебя не видел как реального живого человека и ты мне интересна. Была какая-то тихая, чистая симпатия в самом начале. Но я похоронил её под завалами своих фантазий, страхов и попыток всё заморозить логикой. Я использовал твой образ для своих целей, не видя тебя настоящую и живую.

Ты не сдавалась и спросила прямо "Любишь ли ты меня?" И я, измученный собственной ложью, выдохнул правду. Да. Но моя любовь была похожа на нищего, замерзающего у витрины роскошного дома. Она была катастрофой, рушившей мою выстроенную иллюзию собственного успеха и власть над своей жизнью до основания. Она была болью и свободным падением. Я любил тебя, но моя любовь была обречена на страдание, потому что я сам её такой создал, я чувствовал и сделал себя нищим, беспомощным, нуждающимся.

И тут ты спросила вижу ли я, что ты тоже проживаешь свою жизнь не как сказку, а как катастрофу и возможность, боль и надежду и все равно идешь в эти внутренние трансформации из раза в раз? И я увидел то, чего не замечал всё это время: тебя.
Не символ, не дверь, не учителя. А тебя живую. Женщину, которая прошла через свои катастрофы и возрождения, искренне и честно проживая свои болезненные чувства и стараясь не ожесточиться. Которая снова и снова, с доверием ребёнка и мудростью короля, шагала в неизвестность даже имея за спиной опыт боли, предательства и отвержения. Ты не требовала, чтобы я выбрал тебя. Ты просто продолжала жить и идти как могла, показывая мне, что это значит — выбирать жизнь снова и снова ни зависимо ни от чего и ни от кого.

И тогда ты сказала то, что стало ключом. Ты сказала, что я могу впустить опыт наблюдения чужой трансформации в свою жизнь тоже. Что это теперь правда возможно и для меня и наблюдать это тоже получать этот же опыт.
И в тот миг что-то щёлкнуло. Всё это время я висел вниз головой, думая, что жду озарения, а на самом деле просто боялся пошевелиться. Я боялся наших с тобой уз, видя в них оковы, не понимая, что они защёлкнуты изнутри и я могу их снять. Я боялся той тёмной, всепоглощающей страсти, что ты во мне пробуждала, не видя в ней животворной силы.
И я понял. Возможность всегда была здесь. Просто нужно было перестать висеть и встать на ноги. Перестать бояться своих цепей и признать свою страсть. И тогда открывалась не пустота, а бескрайнее, плодородное поле. Поле, где можно было наконец-то что-то построить настоящее. Не идеальное, не вечное, но живое.

Спасибо за этот диалог. Он был долгим путём к одной-единственной точке — к двери, которая всегда была открыта.